Неточные совпадения
Возвратившись домой, Грустилов
целую ночь
плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на
дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Петр Петрович искоса посмотрел на Раскольникова. Взгляды их встретились. Горящий взгляд Раскольникова готов был испепелить его. Между тем Катерина Ивановна, казалось, ничего больше и не слыхала: она обнимала и
целовала Соню, как безумная. Дети тоже обхватили со всех сторон Соню своими ручонками, а Полечка, — не совсем понимавшая, впрочем, в чем
дело, — казалось, вся так и утопла в слезах, надрываясь от рыданий и спрятав свое распухшее от
плача хорошенькое личико на плече Сони.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без
цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной:
платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные
дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными
днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
— Не говори, не говори! — остановила его она. — Я опять, как на той неделе, буду
целый день думать об этом и тосковать. Если в тебе погасла дружба к нему, так из любви к человеку ты должен нести эту заботу. Если ты устанешь, я одна пойду и не выйду без него: он тронется моими просьбами; я чувствую, что я
заплачу горько, если увижу его убитого, мертвого! Может быть, слезы…
Она опомнилась, но снова
Закрыла очи — и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить…
Напрасно.
Целые два
дня,
То молча
плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий
деньЕе светлица опустела.
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на
днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка
плачет… Как хотите — скандал на
целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
На самом
деле, выгода больше: возьмем в пример квартиру; если б эти комнаты отдавать в наем углами, тут жило бы: в 17 комнатах с 2 окнами по 3 и по 4 человека, — всего, положим, 55 человек; в 2 комнатах с 3 окнами по б человек и в 2 с 4 окнами по 9 человек, 12 и 18, всего 30 человек, и 55 в маленьких комнатах, — в
целой квартире 85 человек; каждый
платил бы по З р. 50 к. в месяц, это значит 42 р. в год; итак, мелкие хозяева, промышляющие отдачею углов внаймы, берут за такое помещение — 42 руб, на 85, — 3 570 руб.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все
целовала его, и смеялась, и
плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет, Вера Павловна, о
делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и
целовала, и
плакала, и опять
целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное
дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и
поцелуями, и заключила восклицанием...
Мальчишка повернулся и вышел. Матренка
заплакала. Всего можно было ожидать, но не такого надругательства. Ей не приходило в голову, что это надругательство гораздо мучительнее настигает ничем не повинного мальчишку, нежели ее.
Целый день она ругалась и проклинала, беспрерывно ударяя себя животом об стол, с намерением произвести выкидыш. Товарки старались утешить ее.
Жил здесь отставной кавалерийский полковник,
целые дни лежавший на диване с трубкой и рассылавший просительные письма своим старым друзьям, которые время от времени
платили за его квартиру.
Гаев. Молчу. (
Целует Ане и Варе руки.) Молчу. Только вот о
деле. В четверг я был в окружном суде, ну, сошлась компания, начался разговор о том о сем, пятое-десятое, и, кажется, вот можно будет устроить заем под векселя, чтобы
заплатить проценты в банк.
Маврина семья сразу ожила, точно и
день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила
целую ковригу хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину не велика печаль, а старая Мавра опять горько
плакала. Как-то Окулко пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
Понятно, в конце концов случилось то, что должно было случиться. Видя в перспективе
целый ряд голодных
дней, а в глубине их — темный ужас неизвестного будущего, Любка согласилась. на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать: прежняя жизнь в доме совсем вытравила в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не
заплатил.
Я долго и неутешно
плакал и
целый день не мог ни на кого смотреть.
В самом
деле, скоро пришел отец,
поцеловал нас, перекрестил и сказал: «Не стало вашего дедушки», — и горько
заплакал;
заплакали и мы с сестрицей.
Когда Василий содержался в части, Маша по
целым дням, не осушая глаз,
плакала, жаловалась на свою горькую судьбу Гаше (принимавшей живое участие в
делах несчастных любовников) и, презирая брань и побои своего дяди, потихоньку бегала в полицию навещать и утешать своего друга.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого:
целовал у меня руки,
плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые
днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют.
Видно было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых
днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и
целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и
плача над ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
Целые дни мы были в ссоре и пренебрегали нашим счастьем, а тут только на одну минуту вызываю тебя из могилы и за эту минуту готов
заплатить всею жизнью!..
Он был прав. Я решительно не знал, что делалось с нею. Она как будто совсем не хотела говорить со мной, точно я перед ней в чем-нибудь провинился. Мне это было очень горько. Я даже сам нахмурился и однажды
целый день не заговаривал с нею, но на другой
день мне стало стыдно. Часто она
плакала, и я решительно не знал, чем ее утешить. Впрочем, она однажды прервала со мной свое молчание.
— Кончено
дело! — вскричал он, — все недоумения разрешены. От вас я прямо пошел к Наташе: я был расстроен, я не мог быть без нее. Войдя, я упал перед ней на колени и
целовал ее ноги: мне это нужно было, мне хотелось этого; без этого я бы умер с тоски. Она молча обняла меня и
заплакала. Тут я прямо ей сказал, что Катю люблю больше ее…
Она
плакала, обнимала и
целовала его,
целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила, что не хочет и не может более жить со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и будет вести себя хорошо, будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может быть, и раньше) и что, наконец, будет послушна и хоть каждый
день будет принимать какие угодно порошки.
Горько сделалось родителю; своими глазами сколько раз я видал, как он
целые дни молился и
плакал. Наконец он решился сам идти в Москву. Только бог не допустил его до этого; отъехал он не больше как верст сто и заболел. Вам, ваше благородие, оно, может, неправдой покажется, что вот простой мужик в такое большое
дело все свое, можно сказать, сердце положил. Однако это так.
Вланг, не евший
целый день, достал кусок хлеба из кармана и начал жевать, но вдруг, вспомнив о Володе,
заплакал так громко, что солдаты, бывшие подле него, услыхали.
Лиза ждала его
целый день с трепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось; она оробела, сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она
заплакала.
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все
плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует,
плачет, бесится… Только зачем вы меня путаете в свои
дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял
целое утро с ней. Я думал, за каким там
делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а вот за каким: ну
дело!
Накануне этого официального извещения все в доме уже знали и различно судили об этом обстоятельстве. Мими не выходила
целый день из своей комнаты и
плакала. Катенька сидела с ней и вышла только к обеду, с каким-то оскорбленным выражением лица, явно заимствованным от своей матери; Любочка, напротив, была очень весела и говорила за обедом, что она знает отличный секрет, который, однако, она никому не расскажет.
Пионер чуть не
заплакал, провожая меня и товарища моего из острога, и когда мы потом, уже по выходе, еще
целый месяц жили в этом городе, в одном казенном здании, он почти каждый
день заходил к нам, так только, чтоб поглядеть на нас.
Трудный был этот год, год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я
платил.
Целые дни на выставке я проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
Кукушкина.
Плачь,
плачь, несчастная жертва, оплакивай свою судьбу!
Плачь до могилы! Да ты уж лучше умри, несчастная, чтобы не разрывалось мое сердце. Легче мне будет. (Жадову.) Торжествуйте! Вы свое
дело сделали: обманули, прикинулись влюбленным, обольстили словами и потом погубили. Вся ваша
цель была в этом, я теперь вас понимаю. (Уходит. )
Ехали
целый день, ночевали в маленькой деревне, ночью кто-то долго и хорошо играл на гармонике,
плакала женщина, порою сердитый голос вскрикивал...
Илья Макарович прибегает теперь сюда каждый
день взглянуть на своих ребяток, восторгается ими, поучает их любви и почтению к Анне Михайловне;
целует их черненькие головенки и нередко
плачет над ними.
Она в этот
день встала утром очень рано: хотя по ее глазам и покрасневшему носику видно было, что она не спала
целую ночь и все
плакала, но она умылась холодной водицей и тотчас же спозаранков начала бодро ходить по дому и со всеми прощаться и всем наказывать от себя поклон Рогожину, Марье Николаевне и многим другим лицам домашнего круга.
Часов в двенадцать
дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была в совершенно распущенной блузе; прекрасные волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала
целую ночь; потом все утро
плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней в комнату.
Рассудив, впрочем, она решилась заранее назначить ему цену, выше которой он потом не будет сметь требовать; с этою
целью она в тот же
день послала ему записку, написанную несколько свысока: «Я вам
заплачу две тысячи рублей, если вы поможете мне по двум моим
делам, которые я объясню вам при личном свидании.
Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала
целый день: ее не столько огорчило то, что сенаторша не хочет ей
платить денег, как то, что она видаться с ней, вероятно, не будет после того.
То, о чем надо всегда
плакать, вспоминая. Царь, награждающий царствами и думающий, что он только улыбнулся; блаженное существо, светлейший властелин, думающий, что он только
поцеловал, а вместо того дающий бессмертную радость, — о, глупый Саша! Каждый
день готова я терпеть муки рождения, чтобы только видеть, как ты вот ходишь и говоришь что-то невыносимо-серьезное, а я не слушаю! Не слушаю!
— И создал я себе такую, того-этого, горделивую мечту: человек я вольный, ноги у меня длинные — буду ходить по базарам, ярманкам, по селам и даже монастырям, ну везде, куда собирается народ в большом количестве, и буду ему петь по нотам. Год я
целый, ты подумай, окрылялся этой мечтой, даже институт бросил… ну, да теперь можно сказать:
днем в зеркало гляделся, а ночью
плакал, как это говорится, в одинокую подушку. Как подумаю, как это я, того-этого, пою, а народ, того-этого, слушает…
Извне Россия была унижена: она потерпела много неудач в
делах с поляками,
платила херадж, по-нашему поминки, крымскому хану, потеряла земли при Финском заливе, упустила из рук своих
целую половину Малороссии, добровольно подчинившейся.
Она улыбалась, и
плакала, и
целовала мои руки, и прижималась ко мне. И в ту минуту во всем мире не было ничего, кроме нас двоих. Она говорила что-то о своем счастии и о том, что она полюбила меня с первых же
дней нашего знакомства и убегала от меня, испугавшись этой любви; что она не стоит меня, что ей страшно связать мою судьбу со своей; и снова обнимала меня и снова
плакала счастливыми слезами. Наконец она опомнилась.
Марфа Андревна, наказав так несообразно взрослого сына, изнемогла и духом и плотью.
Целую ночь, сменявшую этот тягостный
день, она не могла уснуть ни на минуту: она все ходила,
плакала, молилась богу и жаловалась ему на свое сердце, на свой характер; потом падала ниц и благодарила его за дарование ей такого покорного, такого доброго сына!
Плакал, кажется, и весь дом, по крайней мере Константин, нашивавший в лакейской на новую шинель галуны, заливался слезами и беспрестанно сморкался, приговаривая: «Эк их пустилось!» Венчание было назначено в четыре часа, потом молодые должны были прямо проехать к Кураеву и прожить там
целую неделю; к старухе же, матери Павла, заехать на другой
день.
Целый день она после того
плакала. Павел не обратил сначала внимания на слезы и уход жены; но, выспавшись, ему, видно, сделалось совестно своих слов: он спрашивал у людей, что делает жена. Ему отвечали, что лежит в постели,
плачет и несколько раз принимала гофманские капли.
Бахтиаров писал к ней несколько писем, над которыми
плакала она по
целому дню, но не допускала себя прочитать их и даже нераспечатанными отправляла обратно.
Я пошла не к нему, а в свою комнату, где долго сидела одна и
плакала, с ужасом вспоминая каждое слово бывшего между нами разговора, заменяя эти слова другими, прибавляя другие, добрые слова и снова с ужасом и чувством оскорбления вспоминая то, что было. Когда я вечером вышла к чаю и при С., который был у нас, встретилась с мужем, я почувствовала, что с нынешнего
дня целая бездна открылась между нами. С. спросил меня, когда мы едем. Я не успела ответить.
— Ну, а мне-то как же? За
целый месяц ни копейки не
платили, а ведь, я думаю, я каждый
день нарочно для вас суп варю.
— И говорить нечего, она выше всяких слов! Но постойте, я никогда и нигде не позволял себе забывать людей, сделавших мне какое-либо одолжение: сегодняшнее же первое мое
дело будет хоть часть
заплатить моей Татьяне Ивановне, и потому не угодно ли вам взять покуда полтораста рублей! — сказал Хозаров. — Примите, почтеннейшая, с моею искреннею благодарностью, — продолжал он, подавая хозяйке пачку ассигнаций, и затем первоначально сжал ее руку, а потом
поцеловал в щеку.
«Я вас буду любить всю жизнь, — писала она. — Мамаше как угодно: я не пойду за этого гадкого Рожнова. Вас ни за что в свете не забуду, стану писать к вам часто, и вы тоже пишите. Я сегодня
целый день плачу и завтра тоже буду
плакать и ничего не буду есть. Пускай мамаша посмотрит, что она со мной делает».
— Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе
целый день плакала.